"Январская суббота" О «Капроновом посёлке» 1960-х годов

С этого номера продолжаем серию публикаций, посвящённых предприятию «Химволокно» и его инфраструктуре. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из книги Татьяны Кузнецовой «Январская суббота», в которых автор вспоминает о «Капроновом посёлке» 1960-х годов.

Летом 1961 года, перед тем, как я пошла в школу, моя мать получила на работе однокомнатную квартиру – отдельную! - и все мои школьные годы связаны с Капроновым посёлком. Так назывался (да и сейчас называется) район 5-этажных «хрущёвок», буквально за несколько лет выросший подле огромного химкомбината, в просторечии Капронового завода, позже называвшегося объединением «Химволокно».

В начале шестидесятых годов для заштатного районного городка это строительство (плюс строительство нового автомоста через Волгу) стало Событием. В Энгельс приезжало огромное количество новых людей – рабочих и специалистов. Строились жилые дома, общежития, профессиональные училища. Даже всем известный стройтрест назывался «Энгельсхимстрой».

Сам комбинат занял огромную площадь на окраине, которая стала чуть ли не центром города. Здесь был и асфальт, и фонари, и кинотеатр «Спутник», и библиотека, и две школы – общеобразовательная (целых 4 этажа, спорт- зал, мастерские!) и музыкальная, и магазины, и впоследствии даже свой огромный Дворец культуры «Дружба».

А какие названия были у новых улиц – Весенняя, Космонавтов, Менделеева, Ломоносова, проспект Химиков! Впервые я услышала слово «квартал» – тогда была построена самая пер- вая часть Капронового посёлка – Восьмой квартал, и достраивался наш Шестой квартал. И много ещё там было такого, чего не было в других районах.

А самое главное – это был кусочек настоящего города, а не той деревенско-городской смеси, составлявшей основную часть провинциального Энгельса-Покровска. Помню, что когда мы въехали в новую квартиру на четвёртом – ого! - этаже, на нашей кухне ещё стояла кирпичная плита, но совсем скоро её заменила маленькая изящная газовая. Это после керосинок на общей кухне!

И двадцать метров после шести! Сейчас я удивляюсь – как нам было не тесно? А тогда – нормально! Это ещё если учесть неудобную планировку (через прихожую – в зал – и на кухню), малюсенькие размеры кухни, огромный портал-арку вместо дверей в общей комнате (который сжирал довольно много драгоценного места) и узкий коридор - прихожую, служившую, кстати, все девять лет спальней моей бабушке – просто на ночь туда ставилась раскладушка и закрывалась дверь, ведущая в «зал» – довольно неподходящее название для единственной жилой комнаты.

А я летом спала на балконе – на той же раскладушке – и, как говорят сейчас, «ловила кайф», а попросту умирала от восторга, когда оставалась одна в прохладной ночи, почти на улице, под тёплым не по сезону одеялом, подоткнутым со всех сторон, – и под полным ярких звёзд летним небом…

Какое-то время наш дом № 18 на улице Ломоносова был последним в ряду построенных домов – и до самого хлебокомбината простиралось чистое поле, где мы, дети, ещё успели и поиграть, и разводить костры, и даже собирать первые жёлтенькие цветочки гусиного лука.

Однако очень быстро поле это до самой Эльтонки, или проспекта Строителей, было застроено типовыми кирпичными, а потом панельными домами, так что несколько первых лет моего школьного «капроновского» детства прошло, в том числе, и в разнообразных играх на стройках.

Это были и «казаки-разбойники», и «догонялки», и «прятки», и вечные для всех девочек «магазин», «больница», «дочки-матери» и просто прыжки с одной недостроенной стенки на другую. Нас гоняли сторожа, но не очень активно, потому что вреда от нас в о б щ е м - т о не было, и после очер е д н ы х гонений мы всё равно возвращались – и г р а т ь - т о надо было, а другого места для игр не было.

Впрочем, мы не только бегали по стройкам. Около дома играли и в «классики», и в «выбивалы», и в «прыгалки», и в те же «прятки», и в «садовника», и в «колечко». В особо благоприятных случаях кто-то звал компанию к себе домой (естественно, в отсутствие родителей) – там чаще всего играли в куклы.

На лавочке у подъезда рассказывались детские истории-«страшилки» или просто обсуждались наши новости. Не припомню, чтобы в нашей компании бывал хоть один мальчишка – у тех была своя, совершенно отдельная, жизнь.

Были девчачье и мальчишечье общества – со своими уставами, понятиями, развлечениями. И это продолжалось лет до 13-14 – пусть и не поверят мне нынешние тинэйджеры. Видимо, отсутствие школьных уроков семейного воспитания (или как они там называются) и другой «полезной» информации давало интересу к другому полу проявляться медленно и плавно, как и было запланировано для человечества изначально.

Информацию о том, как появляются дети, мы, конечно, получали не в восьмом классе на уро- ках биологии, а раньше – и, к сожалению, далеко не всегда из чистых источников. Наши родители с нами об этом и не заговаривали – вероятно, стеснялись и не знали как.

В основном нас просвещали или более ушлые ровесницы, или более старшие девочки. Однако после первого шока психика как-то переваривала полученную информацию, укла- дывала её на отведённое место – и жизнь продолжалась с учётом этой известной уже её тайны.

У жизни было много других интересных вещей, и до поры до времени каток, библиотека, книги, отношения с одноклассниками и учителями заслоняли понравившегося мальчика или замеченную с кем-то на прогулке знакомую девочку.

Но я забежала вперёд. Пока же речь идёт о начальной школе. Училась я легко, с удовольствием, была одной из первых учениц в своём «Б» классе, что льстило не только моему самолюбию, но и самолюбию моей мамы, которой на родительских собраниях приходилось выслушивать лишь дифирамбы в мой адрес.

Девочка я была к тому же тихая, дисциплинированная, послушная – в общем, радость родителей и школы. Тогда в начальную школу включались классы с первого по четвёртый – и всё это время я была любимицей моей незабвенной первой учительницы, одной из самых лучших и опытных учительниц начальных классов школы № 3 – Ангелины Ивановны Горбачёвой.

Наш класс был у неё не первым, к тому же обучала она нас по какой-то экспериментальной программе, так что в классе было полно и отличников, и ударников – то есть тех, кто учился на 4 и 5. Ангелина Ивановна была с нами строга, не давала расслабляться и в то же время как-то так сумела завоевать наши сердца, что мы её и боялись, и обожали. Её слово было для большинства из нас законом и истиной в последней инстанции.

Мне сейчас трудно сказать – как бы я отнеслась к Ангелине Ивановне с позиции взрослого человека. Наверное, у неё были и человеческие, и педагогические недостатки и слабости. Наверное. Не знаю. Не могу знать – я её очень любила тогда, а потом мы не встречались. Наши классы были одними из первых в новой школе – она вошла в строй в 1960 году, а я пошла в первый класс на следующий год.

Кстати, мама собиралась отдать меня пораньше, я сама тоже хотела этого, так как в детском саду мне уже было скучновато, но тогда всё было строго, и несколько месяцев, которых мне не хватало до семи лет, не позволили мне пойти в школу на год раньше. Так что пошла уже почти в восемь. Первых классов было четыре, наш, как я уже сказала, - самый благополучный, что ли.

Учились у нас, впрочем, и хулиганы, и двоечники. Вероятно, они бы не с таким почтением вспомнили нашу общую первую учительницу, которая не давала им спуску. Первое время мне и на уроках было скучно: дети еле-еле осваивали чтение по слогам (а чтения на скорость тогда вроде бы не было и в помине), а я уже давно читала взрослые книги. Правда, писать я как следует не умела, считать тоже, поэтому постепенно втянулась в учёбу.

Нас приняли в октябрята – я стала командиром звёздочки. Что это такое вообще? Класс делился на пятёрки – как пять концов у октябрятской звёздочки. У каждого было своё поручение, а командир – ну он и в Африке командир.

Не помню, чтобы я рвалась на лидерские позиции, но и от поручений не отказывалась. И втайне мне всегда хотелось, чтобы меня заметили и похвалили – наверное, я не получала этого столько, сколько мне хотелось, дома.

В небольшой пристройке к нашей третьей школе располагалась школа музыкальная – со своим высоким крыльцом и загадочно-прекрасным миром инструментов, пюпитров, огром- ных нотных папок с кручёными ручками-верёвочками и звучных слов – «форте», «адажио», «легато», «сольный ключ».

Конечно, очень хотелось подняться однажды на это крыльцо, толкнуть тяжёлую дверь – и стать своей в этом мире. Хотелось сесть на крутящийся круглый табурет у пианино – и сыграть какую-нибудь песенку.

И вот эта мечта начала исполняться: однажды летом, после окончания третьего класса, меня отвели «на прослушивание». Признав состояние моего слуха и музыкальной памяти со- ответствующими норме, музыкальные полубоги дали добро на моё обучение.

Покупка пианино для моей небогатой семьи была делом несбыточным, поэтому матушка решила всё проще: пусть дочка учится играть на аккордеоне, у которого такие же клавиши, а стоит он гораздо дешевле и места занимает гораздо меньше.

Хорошо помню все подробности подготовки к моей будущей музыкальной учёбе. Как я сначала всплакнула, поняв, что на круглой табуреточке у пианино мне не сидеть.

Как меня уговорили сменить одни клавиши на другие. Как мама и бабушка поехали аж в Саратов покупать мне аккордеон – немецкий! «Де Муза»! - в кредит, потому что 260 рублей, которые он стоил, не могли быть заплачены сразу.

Да ведь ещё и 15 рублей в месяц придётся платить за мою учёбу! А ещё высокий пюпитр (который для матери сделали на работе), нотная папка, нотные тетради, учебники и музыкальные сборники! Расходы, расходы…

Зато дочка будет блистать на всех семейных праздниках и люди станут ахать – какая же она талантливая, и, может быть, это будет её кусок хлеба, ведь музыканты нужны везде. Сразу скажу – ничего из этого не сбылось, хотя музыкальную школу я окончила, и неплохо.

Перед гостями играть ненавидела, всячески уворачивалась от этой чести, играла неохотно и мало и сбегала при первой возможности. Ни о каких праздниках речи тем более не было – я жутко стеснялась, а так как играла средне, то не испытывала той радости, которую испытывает настоящий музыкант, демонстрируя своё искусство и делясь этой радостью с другими.

И, естественно, ни о каком продолжении музыкального образования не стоило и говорить. Тем не менее я очень благодарна и маме, и бабушке, пошедшим ради меня на немалые жертвы, - вторая моя школа, иногда казавшаяся невыносимым и ненужным бременем, пошла мне на пользу.

Меня научили слушать и понимать музыку, познакомили с её законами, развили слух, память и музыкальный вкус. К тому же пять лет дополнительной нагрузки не давали расслабляться, я худо-бедно научилась планировать своё время, которого должно было хватать на обе школы. «Гонять собак» мне было, в общем-то, некогда.

И если в основной школе я много лет выезжала на заложенных когда-то знаниях, хорошей памяти и начитанности, то в музыкальной школе это не проходило: приходилось постигать все науки с азов, с постановки пальцев и бесконечных этюдов, с рисования нот и музыкальных диктантов.

Предмет под красивым названием «сольфеджио» быстро стал вызывать у меня испуг и отвращение. Конечно, музыкальная грамота – основа основ музыки, без неё нельзя, чем лучше её знаешь – тем легче и быстрее овладеваешь другими музыкальными дисциплинами.

Всё это так. Но, как почти во всех других случаях, и здесь личность преподавателя наложила отпечаток на сам предмет. Сольфеджио вела у нас Маргарита Петровна Грязнова – жена директора, преподаватель фортепьяно, не особенно жаловавшая нас, «народников», - то есть баянистов и аккордеонистов. Всегда чем-то недовольная, разговаривавшая с нами недоумённо-презрительно, ехидно подчеркивавшая любую нашу ошибку, постоянно старавшаяся посадить нас в лужу – ну как было её уважать и не бояться?

К тому же сам её предмет был для нас довольно скучен и сложен, а она не умела или не хотела сделать его интересным и лёгким. В общем, два или три раза в неделю я с горестным вздохом и внутренним трепетом отправлялась на её уроки.

Это было, пожалуй, единственное тёмное пятно в моей музыкальной жизни. И мой преподаватель по специальности Камиль Гаврилович Барсаев, и преподаватели по музлитературе, и директор Валентин Петрович Грязнов, ведший у нас оркестр, и даже бухгалтер и уборщица Клавдия Титовна – весь маленький коллектив школы был с нами добр и, хотя временами и ругал нас, но, в общем-то, не обижал.

Несмотря на то хорошее, что я сказала выше, всё-таки классе в третьем (то бишь лет в 13-14) я задумала «музыкалку» бросить. Бросила её моя ближайшая подружка – Юлька Прокофьева, и рассказывала, как ей стало хорошо без надоевших «сольфеджий» и «специальностей», сколько замечательно интересных событий стало происходить в её освободившейся жизни. Я, конечно, завидовала.

Не такое уж огромное место занимала «музыкалка» в моей жизни, чтобы не променять её на лишний часок с подружками или ещё на что-нибудь приятное. Ну зачем было терять лучшие годы своей молодой жизни в маленьких и тёмных классах?

Так как я понимала, что матушка ни за что не разрешит мне просто бросить музыкальную школу, несмотря ни на какие мои уговоры или ультиматумы, то я поступила проще: перестала посещать занятия в надежде, что когда всё вскроется, поезд уже уйдёт и поздно будет что-нибудь наверстать. То есть меня исключат за непосещения – и никакая моя грозная мама ничего тут не сделает. Я очень ошибалась!

Как-то быстро учителя поставили мою маму в известность, она вместе со мной пошла к директору – и они вдвоём здорово «пропесочили» меня, доведя до слёз. Потом мать сказала, чтобы я выбросила глупости из головы и не смотрела на всяких разгильдяек, а директор пообещал, что я смогу досдать всё, что пропустила, и спокойно учиться дальше. Так что мой бунт был подавлен в зародыше...

Татьяна Кузнецова "Новая газета - Энгельс" № 4 (132) 30 января 2024 г.