Лов красной рыбы в Саратовской губерни - Волга Фото

Волга Фото

Лов красной рыбы в Саратовской губерни

Лов красной рыбы в Саратовской губерни - Волга Фото
Отошёл лов белорыбицы, жереха, вешней стерляди, провалили тучи бешанки, волжской сельди, или селедца, как её обыкновенно здесь называют, и затем рыболовство на Волге в Саратовской губернии на несколько времени приостановилось.

Волга в полном разливе: быстро прибывает вода; не по дням, а по часам растёт этот богатырь. Всё выше и выше лезет на высокие крутые горы правого берега; смело, широко и свободно разливается по раздольным, привольным лугам левого. На 10, на 12, на 15 вёрст разлилась она в иных местах, и даже острый глаз рыбака с одного берега не видит другого. Рыболов знает, что в это время красная рыба идёт из моря в Волгу чтобы покормиться её пресною водою; но взять рыбы ничем нельзя: очень глубока и быстра вода. В это время рыбак приготовляется к будущему лову, посматривает на Волгу и ждёт, когда она пойдёт на убыль. Вот, наконец, вода перестаёт прибывать, но и не убывает: вода задумалась! — говорит рыбак.

Об эту пору обыкновенно приходит Троицын день — ловецкий праздник. Хозяин, снявший воды (рыбак), покупает водки нанятой им артели рабочих, которые вообще называются ловцами. Погулявши порядком на берегу, ловцы садятся в лодки и с песнями катаются по Волге. На этот день обыкновенно рыбацкие лодки, по возможности, разукрашиваются флагами, лентами; хозяин с гостями выезжает кататься на своих нарядных косных. Бока, нос, корма, вёсла у последних раскрашены разными красками; постройка их лёгкая и удобная: длинные, узкие с приподнятым высоко носом, они легко скользят по воде в тихую погоду, мгновенно поворачиваются на ходу и смело рассекают волны своей острой грудью.

Весело смотреть на это ловецкое гулянье. При ином многолюдном селении лодок тридцать рассыпается по широкому раздолью Волги. На одной вёсла приподняты кверху, и лодка, предоставленная теченью, едва покачиваясь, медленно плывёт вниз по Волге; там несколько лодок снялись гоняться; низко наклоняются гребцы, напрягая свои широкие груди и мощные члены, дружно взмахивают вёслами, и, как птицы, летают их лёгкие челны при весёлом гикании и подзадоривающих криках; здесь двигается целый хоровод лодок: в каждой из них несутся песни, сливающиеся в один стройный хор родных сердцу звуков. Никогда не разберёшь слов песни, не поймёшь, о чём поёт этот разгулявшийся люд, но чуткое сердце с любовью внимает родным напевам, и чувствуешь, что веселится здесь русский народ и поёт русские песни. К сожалению, с каждым годом этот ловецкий праздник теряет свой старинный характер, и в иных местах рыбак помнит только то, что в Троицын день он должен погулять, т. е. напиться допьяна.

В этот же день в иных местах хозяева вод запродают наезжающим рыбным торговцам рыбу и икру будущего лова.
Мало помалу вода начинает сбывать и, лишь только представляется малейшая возможность, ловцы спешат поселиться на тех местах, в которых удобнее производить лов красной рыбы, и то место, где живут рыбаки целое лето, обыкновенно называют станом.

Для лова красной рыбы необходимо песчаное, ровное дно, и потому все станы располагаются на песках и вследствие той же причины, преимущественно на левом берегу Волги, кажется, более песчаном. Иногда, ещё только небольшой клочок песка обнажился из-под воды, кругом его плещут волны, а ловцы уже поселяются на них. Но не думайте, чтоб для этого нужны были какие-нибудь особенные сооружения: простой русский человек очень неприхотлив и не взыскателен. Взглянувши на ловецкий стан, никто бы не подумал, что здесь живёт человек целую половину года: терпит и солнечный зной, и жар, и сырость, а под конец осени и стужу.

Подъезжая к стану, вы увидите несколько лодок, причаленных к берегу; кое-как из тальника сделанные шалашики, т о г о р к и, т. е. треножник из трёх жердочек, с при-вязанными к нему котелками, в которых варится пища; плетеные из того же тальника, особенного рода, в виде усечённого конуса, корзины с крышками (чечни) в воде, для мелкой рыбы, и такие же чечни на берегу — для хранения немногочисленных хозяйственных припасов; котёл, врытый в землю, под которым вечно дымится огонёк и в? котором варятся дубовые прутья и дубовая кора для дубления снасти и сетей; груды осокоровой коры для выделки поплавков; среди всей этой обстановки несколько групп ловцов, из которых одни вяжут сети, другие точат крючья снастей, третьи из тальника плетут самоловки для ловления мелкой рыбы или вырезывают поплавки к сетям; кругом нагой песок, на котором торчат разве только одни тонкие, гибкие прутья талон, да вода, да небо над головами, — вот общая картина ловецкого стана.

Пока вода ещё не совсем сбыла, ловца не беспокоят, по крайней мере, хоть мошки, но вместе с убылью воды их появляется такое множество, что они тучами носятся над головой, покрывают всё лицо, лезут в глаза, в нос, в рот; кусают без милосердия. Впрочем, рыбак остаётся к ним почти нечувствителен, говорит только: «Эк её, поганой мошки, сколько показалось!» И ограничивает свою защиту разве только тем, что на ночь устраивает себе полог: втыкает в песок согнутые дугой две-три хворостинки, обтягивает их холстом, делая себе, таким образом, род кибитки, под которую надобно залезать на четвереньках.

Есть, правда, защита от мошки — сетка, пропитанная дёгтем или скипидаром, которая надевается на голову, но ловец и к ней не прибегает. На ином стану вы за¬метите несколько лодок, стоящих в стороне от других, и несколько ловцов, живущих отдельно, но принадлежащих тому же стану, и ловящих рыбу вместе с прочими — это ловцы подрядные или на укол. Всякий хозяин, снявший воды, имеет у себя работников — ловцов, которые обязаны ловить рыбу от вскрытия до замерзания Волги и которые называются вселетними. Они нанимаются к хозяину за известную плату и, не имея своих, производят лов хозяйскими рыболовными снарядами.

Другие ловцы, напротив, покупают у хозяина право ловить в его водах красную рыбу на своих лодках и своими снарядами. Хозяину выгодно иметь лишние рабочие руки, а ловцу всегда нужны деньги, отсюда и происходит такое условие: хозяин даёт ловцу известную сумму, обыкновенно 200 рублей ассигнациями, с тем чтобы ловец уплачивал эти деньги наловленной им рыбой, по условленной цене с пуда; эта-то сумма и называется укол, а ловцы, нанявшиеся таким образом — ловцами на укол. При таком найме ставится непременным условием, чтобы ловец никому, кроме хозяина, не продавал пойманной им рыбы. Притом, если ловец переловит укол, т. е. ценность пойманной им рыбы будет превышать укол, то за лишнюю рыбу хозяин обязан заплатить ему, если же недоловит, то остаётся должным хозяину. Обыкновенно, весьма редко случается, чтобы ловец на укол уплатил рыбою всю сумму в 200 рублей ассигнациями, которую он спешит забрать у хозяина ради своих домашних нужд, а пойманную рыбу, также ради нужд, позволяет себе продавать мимо хозяина, в другие руки, за более дорогую цену.

Незаловленные в течение года деньги обращаются в долг ловца; но хозяин, нанимая его на следующий год, опять должен выдать ему 200 рублей ассигнациями, которые снова не уплачиваются, и таким образом долг на некоторых ловцах в несколько лет возрастает до значительной суммы, иногда до 1000 рублей. Разумеется, ловец и умрёт с этим долгом. При определении цены на рыбу, осётр ставится в особенной цене — высшей, белуга, севрюга (шеврига, как её называют саратовские ловцы) — в низшей; например, пуд осетра 3 рубля серебром, а севрюги и белуги 2 рубля серебром. Иногда ловцы на укол составляют из себя артель и снимают лов красной рыбы на целом участке воды; тогда берут на себя и лов стерляди; но такие случаи весьма редки, и бывают только там, где частный владелец вод, производя сам торг рыбою, не производит лова её. Но в Саратовской губернии, в тех пределах, где краснолов в большом размере, весьма мало вод, составляющих частную собственность, а больше принадлежащих казённым, удельным дачам и городским обществам: такие воды обыкновенно отдаются с торгов, и рыбак, снявший их, находит больше выгодным ловить стерлядь в известное только время года, и посредством вселетних работников.

Пока вода ещё не сбыла до такой степени, чтобы представлять возможность лова сетями, ловцы ставят снасти по займищам и полоям.

Займищем называется вообще место, занимаемою водою во время половодья; полой — самый разлив воды по ровным луговым местам левого берега. Неохотно признаётся ловец, что он ловит рыбу снастями, подозрительно и недоверчиво посмотрит на человека остриженного, обритого и в немецком платье, который будет просить его по¬казать, как ловится рыба снастью; иной, пожалуй, запрётся и скажет, что такого снаряда вовсе не существует, а если и был он прежде, так нынче запрещён и никем не употребляется. И потому-то очень недружелюбно смотрят ловцы на незнакомого посетителя их стана, пока снасти приводятся ими в порядок и ещё не опущены в воду.

Снасть — вещь запрещённая и находится под строгим преследованием полиции. Она бывает двух родов: крупная, или пучковая, которою ловят красную рыбу, и мелкая, или шашковая, для лова стерлядей. Последняя, как более употребительная, составляет единственное орудие лова стерляди в иных местах, а следовательно, и единственное средство к прокормлению рыбака. Крупные снасти, для красной рыбы, устраиваются таким образом: из пеньки крутится длинная, толстая верёвка (хребтина); к ней в известном расстоянии одна от другой привязываются тонкие верёвки (п о в о д ц ы), к которым прикрепляются крючки, формою похожие на уды, — с длинным и острым жалом, но без надреза, какой обыкновенно бывает в удах.

Снасти варятся в отваре дубовой коры и молодых ветвей дуба, — дубятся для того, чтоб не скоро портились от сырости; дуб окрашивает их в чёрную краску, отчего и произошло название чёрных снастей, или короче: чёрноснасток. К концам хребтины прикрепляются на двух толстых верёвках (отногах) четырёхлапые якорьки (кошки), которые делаются, для дешевизны, из четырёх деревянных крючков с помещённым среди них камнем, дающим кошке надлежащую тяжесть. Снасть опускается на самое дно, кошки держат её на одном и том же месте, а чтобы хребтина не ложилась по дну и всплывала к верху, оставляя через то поводцы в висячем положении, для того на неё вздевается через 5, 8, 10 крючков по нескольку (обыкновенно пять) поплавков, сделанных из осокоровой коры, называющихся вообще балберками. Ряд таких поплавков, сидящих на хребтине рядом, один за другим, называются пучком, отсюда и сама снасть носит название пучковой. Чтобы означить место, где лежит снасть, в одной из отног, на длинной верёвке привязывается наплав — деревянный шест, или просто толстая палка, которая и плавает по воде.

Устройство мелкой снасти, употребляемой для лова стерляди, точно такое же, как и крупных, но с тем только различием, что в первой привязывается крючок к поводцу чёрным волосяным силком и от каждого крючка вверх на особенном силке привязывается маленький поплавок, который называется шашка, а оттуда и сама снасть получила название шашковой. Так как шашки здесь заменяют балберки, то последние уже не надеваются на хребтину. Длина хребтины, а следовательно и число крючков, навязываемых на неё, зависит от местных удобств лова: в иных местах бывает больше, в других меньше, но каждая отдельная хребтина с поводцами и кошками, опущенная в воду в крупной снасти, называется счал, а в мелкой — перетяга.

Не осмеливаюсь доказывать совершенную безвредность употребления снастей для лова красной рыбы и стерляди, но решаюсь лишь представить некоторые факты и соображения, говорящие в пользу этого мнения. Говорят, что рыба, пойманная крючком снасти, и потом сорвавшаяся и ушедшая в воду, получает рану, которая разбаливается, загнивает, убивает раненую и заражает здоровых; эта рыба, снятая с крючка снасти, не может долго жить, скоро засыпает, и, будучи посолена, развивает тот смертельный яд, о жертвах которого так часто слышно. Но если бы раненая рыба скоро умирала, то рыбопромышленникам не было бы никакой выгоды ловить её снастями, потому что, как известно, ценность уснувшей рыбы не стоит половины против ценности живой; если же промышленник в самом деле по недостатку соображения и строгого расчёта теряет свои выгоды, то сам себя и наказывает.

Заражает или не заражает раненая рыба здоровую — доказать мудрено, но, по крайней мере в садках, куда вместе сажают красную рыбу, пойманную сетью и снятую с крючка, не замечено такого явления, а, напротив, бывали многие примеры, что рана совершенно зарастала и рыба выхаживалась, делалась столько же здоровою, как и другая. Может быть, раненое место рыбы при солении действительно способствует развитию яда, но уже кажется доказано, что главная причина в дурном способе посола и малом количестве соли. Всё это относится к красной рыбе; что же касается до стерляди, то, кажется, ещё не было примера, чтобы раненая стерлядь причинила какой-нибудь вред здоровью, хотя в Саратовской губернии по крайней мере половина всей стерляди, употребляемой в пищу местными жителями, ловится снастью. Напротив, мне известно, что из ста стерлядей, пойманных крючками и посаженных в пруд, в течение нескольких месяцев уснуло только четыре.
В иных водах красную рыбу ловят снастями только в займищах...
В иных водах красную рыбу ловят снастями только в займищах и полоях во время весеннего разлива, когда рыба идёт на луга покормиться — пожировать, по ловецкому выражению, и когда она мечет икру — наростится. Затем лов рыбы снастями прекращается. В других водах, смотря по удобству, ловят совместно и сетями, и снастями. Снасть в таком случае ставится на тихих и не очень глубоких водах, около песка и преимущественно на приверхах, т. е. при оконечностях островов.

Красная рыба сначала идёт вверх, против течения воды; тогда она называется ходовая, а также жаркая, потому что ход её совпадает с самыми сильными июньскими и июльскими жарами. Воды тогда в Волге бывает вдоволь, рыба везде находит себе и глубь, и прохладу. Но по мере убыли воды рыба ищет себе глубоких мест, идёт вниз по течению и переходит, перекатывается из ямы в яму; тогда она называется покатною. И та и другая, заходя в тихие воды, попадает на снасти. Снасть ставится поперёк Волги, спинкой крючков против течения, поводцы и крючи играют в воде, рыба идёт спокойно между ними, но стоит ей только сделать неосторожное движение, едва дотронуться до одного из крючков, он подыграется и вопьётся в рыбу своим острым жалом; ужаленная рыба начинает биться, взмахнёт хвостом и новое жало подхватит его: тогда уже нет ей возможности сорваться и уйти, она пленница счастливого ловца.

Там, где есть возможность производить лов сетями и в то же время ставить снасти, существуют и лодки двух сортов: плавные для сетей и снастные. Разница между ними только в одном названии и предназначении; устройство одинаковое.

Страшный враг снастей не закон, их запрещающий, а огромные, чудовищные плоты, целые плавучие острова, двигающиеся в известное время по волжским водам Саратовской губернии. Они, глубоко сидя в воде, уносят иногда безвозвратно все тысячи крючков, которые встречаются на дороге, и путешествие таких плотов всегда горе для владельца снастей.

Снасть обыкновенно кладётся и не вынимается из воды в течение целой недели, хотя и перебирается каждый день. При переборке снасти ловец, подъезжая к погшаву, ищет в воде снасть имеющеюся нарочно для этого кошкою, и найдя её ложится грудью на край лодки, перебирает хребтину руками и подвигается таким образом — вместе с лодкой с одного конца снасти до другого. По истечении недели снасть вынимается из воды, сушится, подтачиваются притупившиеся и заржавевшие крючки, на место вынутой кладётся другая. Совершенно новая, не бывшая в деле и ещё не выдубленная снасть называется гольё. Несмотря на значительное употребление снасти, ими не добывается и четвёртой доли красной рыбы сравнительно с тем количеством, которое ловится сетями — самоплавами. Лов сетями вообще называется плавня. Самоплав состоит из двух сетей, помещённых одна за другою, крупной — решь, спереди, и мелкой — частник, сзади, из которых первая вдвое крупнее второй. Обе они вяжутся на одну верёвку — подбора, а потом собираются на другую - посадная.

При вязании сети употребляются только два инструмента: деревянная большая игла, на которой намотана нить — иглица, и дощечка, на которую сажают петлю, и которая определяет величину петли или глаза — полка. Стена сети много уменьшается в длину, когда соберётся на посадную, вышина стены бывает от сажени до четырёх аршин. Посадных две: верхняя и нижняя; на верхнюю надевают поплавки; опять те же балберки, только гораздо меньшей величины, нежели в снастях; на нижнюю, для тяжести — свинцовые гайки. Самоплав состоит из двух половинок, каждая из них от 120 до 170 саженей в длину.

Судя по удобству местности ловят иногда одной половинкой, но большею частью обеими, сшитыми вместе. К каждому концу сети привязывается, для тяжести, по камню, а от верхних концов идут две верёвки — отноги, из которых к одной причален поплавок, бочонок, выкрашенный в чёрную краску, и называющийся курень, а другая совершенно свободная и назначается для того, чтобы причалить сеть к лодке. Сеть дубится корьём в жёлтую краску. Вместо реши употребляется иногда ещё более крупная сеть — глазун.

Приготовивши таким образом самоплав, ловец укладывает его на палубу своей лодки таким образом, чтобы удобнее было спускать его в воду, сыпать. Плавные лод¬ки не велики: сажени две длины от носа до кормы и четвертей 6–7 ширины в борту. Средняя часть лодки покрыта палубой, на которую и укладывается сеть. На лодке всегда два гребных весла и одно правильное, в виде лопатки, с железным острым наконечником; есть также мачта, которая, по надобности, может вставляться и выниматься, парус и бечева. На каждой лодке непременно должно быть два рабочих: сам ловец, который в то же время называется кормщиком, потому что в его руках правильное весло, и весельник, обыкновенно мальчик, иногда лет десять, сын, племянник ловца, имеющий впоследствии сам сделаться ловцом и теперь уже добывающий себе трудовую копейку.
Ловцы отправляются на лов поочерёдно, и, смотря по обилию...
Ловцы отправляются на лов поочерёдно, и, смотря по обилию рыбы, иногда один, иногда двое вдруг, причём один держится берега, а другой плывёт стрежнем, т. е. главным течением воды.

— Дементьев! Твой что ли черёд-то? — кричит прикащик, находящийся на стану и наблюдающий за ловом. Его сейчас отличишь по нарядной цветной рубашке и плисовому картузу, среди прочих рабочих в синих пестрядных рубахах и таких же портах, часто продырившихся и не зашитых.

— Мой, — отвечает Дементьев.

— Так чего зевать? Петруха-то уж подымается. Плыви!

Полдень. В воздухе знойно и тихо. Солнце светит всем своим блеском и палит всей своей огненной силой. Песок раскалился до такой степени, что непривычная голая нога не выдержит его; а ловец, усталый и пригретый солнышком, с голыми ногами и руками, нежится и дремлет на этой раскалённой лежанке. Призыв к работе поднял его, и он бодро сел в лодку вместе со своим маленьким помощником. Оттолкнулись от берега, отплыли на несколько сажен, ловец начинает ссыпать сеть: вот булькнул камень, шлёпнулся и закачался на воде курень, мальчик гребёт всё прочь от берега; сеть сошла вся в воду, булькнул туда же и другой камень, ловец привязал отногу к кормовой части лодки и лёг ничком на палубу, поглядывая на курень; весельник перестал грести.

Лодка сама собой тихо поплыла по течению. Волга не шелохнётся, ни малейшею рябью не подёрнется её широкое, светлое лоно, только искрится и рдеет от солнечных лучей. Но ловец уже не дремлет, мурлычет себе под нос песню, или молчит, поглядывая на курень. Если курень на воде, значит, сеть идёт правильно, ни за что не задевая, но чуть он скрылся, значит, сеть за что-нибудь зацепилась. Весельник от нечего делать зевает по сторонам, или строгает балберки из кусков осокоревой коры, которая хранится под палубой лодки. Но вот проплыли известное расстояние, дошли до известной приметы, показывающей конец плаву, ловец поднимается на ноги, надевает кожаный фартук, з, а п о н, отвязывает отногу, начинает вытаскивать сеть — подниматься. Струи воды льются с мокрой сети на его запон и голые ноги. Сначала быстро идёт дело, но вдруг начинает что-то как будто подёргивать и тянуть из рук сеть, ловец стал выбирать её медленно и осторожно. Весельник настораживает внимание, любопытство и ожидание невольно возбуждаются даже в равнодушном и привычном к подобному зрелищу.

Вдруг ловец быстро скакнул с палубы на дно судна и перекинулся через борт лодки: значит, попалась рыба; зоркий, привычный глаз его видит её на глубине аршина в воде.

— Осетришко маненькой! — проговорил ловец, как бы отвечая на собственное любопытство и ожидание. Осётр проскочил было сквозь решь, но завяз в частике, хватился было назад, да нельзя: голова назад не проходит, вильнул хвостом, и вовсе запутался в передней крупной сети.
— Мал, а боек! Вишь ты, как закатался, — проговорил ловец, освобождая осетра от сетей. — Тавань, тавань, Ванюшка, — обратился он к вёсельнику, напоминая, чтобы тот не давал лодке подвигаться вниз, а бил вёслами так, чтобы лодка держалась на одном месте.

Распутавши осетра, он тотчас же закуканивал его, т. е. продевал крепкую бечёвку через рот и жабры рыбы и привязывал её к лодке, опуская в воду. Затем снова принялся вытаскивать сеть. Опять что-то потянуло вниз, но уже не так, как давеча.

— Надо быть карша! — промолвил рыбак, и, действительно, вытащил в сети дровяную корягу.
— Ишь ты! — проговорил он, продолжая работу, — недаром даве курень прятался. Ладно ещё сеть не порвало.
Может быть, другую и третью рыбу вытащит ловец и довольный, спокойный, возвращается в стан, помогая грести вёсельнику, своим широким, загребистым правилным веслом.

Любо бы было жить на свете ловцу, как бы всегда стояла такая погода, да выходил такой счастливый лов; да то лихо, что часто бывает совсем другое.
Вечереет. Солнце садится в широкую Волгу, давая от себя по ней огненную полосу, позолотился и загорелся запад, а на востоке поднимаются тёмные облака. Потянул и зашумел низовой ветер. Заморосил мелкий, но частый дождик, быстро окунулось в Волгу красное солнце, мгновенно погас запад, и вместо огненной полосы заходили по Волге белые, кудрявые барашки, благо привольно и раздольно им бегать.

Зашумело на Волге, заплескала волна на берег, начали покачиваться и лодки, стоявшие у берега, подталкиваемые ею. Поднял свой маленький парус и, спокойно управляя веслом, как птица летит к своему стану кончивший свой плав ловец.

— Ну-ка, тебе, Дементьев, твой черёд! — говорит опять прикащик. — Ещё успеешь, пока не больно развело… Сплывёшь разок пока… А то, пожалуй, на всю ночь раздует.

— Что ещё теперь не плыть! — спокойно отвечает Дементьев, отправляясь в лодку с обыкновенным спокойствием и готовностью, сопровождаемый своим маленьким гребцом.

Опять по-прежнему оттолкнулись от берега и поплыли в средину, выбрасывая сеть; вся работа шла, как в полдень, когда было так тихо и знойно, но теперь уже не слышно, как булькнул в воду камень, как шлёпнулся курень, лодка качалась, словно колыбель в руках сердитой матери, с гневом и бранью убаюкивающей своего беспокойного ребёнка; нужно много привычки, чтобы крепко стоять на ногах при этой качке, и ещё справлять работу; малосильный весельник должен истощать последние силы, чтобы дать лодке надлежащее направление. Но, по-прежнему, высыпана и привязана к лодке сеть, только ловец не лёг как давеча, на палубе, а зоркими глаза¬ми следя за куренем, которого не рассмотрел бы ни за что непривычный глаз, сел в корму и только поёживался под проливным уже дождём, да изредка взглядывал подозрительно на небо. — А, видно, не сплывёшь добром: смотри, захватит шутиха! — промолвил он про себя. И в самом деле: проплыть нужно больше вёрсты при противном ветре, — собрать сеть, подняться… Ну, подняться недолго; поставив парус, стрелой долетишь, да до того времени пройдёт добрый час.

А между тем ветер всё крепче и крепче, вал поднимается словно гора, и как резиновый мячик прыгает лодчонка, а дождь так и хлещет, сухой нитки не остаётся на теле… Ну и куреня не видно, не рассмотрят его даже и зоркие рыбачьи глаза.

— Нет, Ванюшка, видно, подниматься: что тут до греха!

Но волна так расходилась, лодку так качает и подбрасывает, что и привычная нога ловца не держится на маленькой и скользкой палубе. Несколько раз скользит и падает он с неё, пока вытащит сеть. А тут пришло так, что хоть и работу бросать и думать только о том, как бы Бог пособил живу добраться до твёрдой земли. Волна вдруг хлестнула через борт и залила лодку вполовину.

— Держи, держи, Ванюшка! Что ты, пострел, — кричит ловец. — Зачем повернул? Совсем зальёт! Держи! …
— Да рад бы держать, тятька, да сил моих нет: все рученьки повывертело…
— Ах ты, пострел! …а! …держи, дурашка! держи, родненький… Ну, не долго! ничего! всего сажен пяток! Курень знать. Держи, дружок. Ну, ладно, совсем! Давай поди вёсла! Полезай в корму… Ну, ничего! — говорит ловец, одобряя мальчишку, который на¬чал было уже хныкать. Но пока он берёт весло из рук сына, новый удар волны повернул лодку и налил водою по самые края.

— Отливай, проворней, отливай! — кричит ловец, с неестественными усилиями гребя к берегу.
— Да чем отливать-то? Плицы-то нет.
— Говорил, пострел, завсегда бери плицу, говорил… Ну, картузом, отливай, картузом. Эка, захватила окаянная, прости Господи!
Только спокойствие духа, смелость и опытность спасают ловца....
Только спокойствие духа, смелость и опытность спасают ловца. Он пристаёт к берегу, быстро выскакивает и держит обеими руками лодку, чтобы не отшибло её волной, пока мальчик ставит мачту и разматывает бичеву. А потом оба они ещё бредут к своему стану, мокрые и измученные, таща за собою лодку. И, не высохши, не обогревшись, завёртываются в шубы и спят крепким сном, тотчас же позабыв об опасности, как только она миновала. На другой день тёплое, светлое солнышко их высушит и согреет. «Никто как Бог: Он вымочит, Он и высушит!» — говорит русский человек.

В настоящем случае ещё можно упрекнуть ловца за то, что он, по свойственной русскому человеку беспечности и неосторожности, добровольно подвергается опасности, или обвинить прикащика за то, что он больше заботится о выгодах своего хозяина, нежели о здоровье и безопасности работника. Но бывают и такие обстоятельства, где не спасёт никакая осторожность, предусмотрительность и заботливость.

Слыхали ли вы о полосах на Волге? Это вихри, которые, совершенно неожиданно и без всяких предзнаменований на небе и в воздухе, врываются на Волгу через глубокие и длинные буераки, или бараки, как их здесь называют, во множестве прорезывающие гористый правый берег, — и вихри эти бороздят, вздымают бурными волнами до появления их иногда совершенно гладкую поверхность Волги. Эти полосы страшны не только для рыбацких лодок, но и для больших судов, когда они идут парусами. Налетая с боку, ударяя в судно и парус не по тому направлению, которого они держались, полоса может оборвать парус, перешибить рею, или раину, как она вообще называется на волжских судах; при сильном порыве даже опрокинуть судно.

Легко представить, каково бывает положение ловецкого челна, попавшего в полосу. Иногда самый лёгкий ветерок едва заметной рябью подёргивает Волгу. Ловец спокойно плывёт со своею сетью, вынимает её, кончает своё дело, и, если ветерок ему попутный, расставляет парус, чтобы подняться до стана. Всякая хилинк, а (самый легчайший ветерок) в силах надуть его парус и вот лодке движение.

Спокойно плывёт ловец. Вдруг страшный порыв ветра со стороны бьёт в его парус, кладёт лодку на бок, парус полощется в воздухе, мгновенно вскипевшая волна хлещет через борт. Ещё мгновенье — лодка опрокинется вверх дном. Одно спасенье тогда — сильным и ловким ударом правильного весла поставить лодку по направлению полосы, тогда она со всей своей силой подхватит её и вынесет на противоположный берег. Но движение волны бывает при этом иногда так сильно, сопротивление воды так велико, что правильное весло, при усилии ловца поворотить лодку, переламывается как лучинка, и тогда… тогда ловец надейся только на то, что он плавает как рыба…

Не дальше, как нынешний год, был такой печальный случай, может быть и, без сомнения, не один. Опрокинуло лодку, в которой был ловец с своим маленьким весельником, родным сыном. Мальчик уцепился за край лодки и полез было на дно её, но волна сшибла его. Он почти захлебнулся и пошёл ко дну. Отец схватил сына и поплыл. Далеко было до берега, не меньше версты. Мудрено плыть среди волн, управляясь с ними только одной рукой и таща другой по¬терявшего сознание, захлебнувшегося, утопающего сына. Проплыл ловец несколько сажень: силы стали ему изменять. Одрябшая оцепеневшая рука не в силах была держать тяжёлой ноши, невольно раскрылась и выпустила её. Сын пошёл ко дну. Отец собрал силы, нырнул в воду, снова поймал его, может быть уже мёртвого, поплыл, но снова потерял силы, а затем память и сознание. Что было дальше, как опустил из рук сына, как спасся, он не помнит, не знает. Придя в сознание, он увидел себя лежащим на берегу, усталым и как бы разбитым, руки и ноги болели так, как будто вывернуты были из своих мест, сильно саднело нижнюю губу, дотронулся рукой — кровь: при напряжении, при усилиях спастись, он сам, того не сознавая, до ран искусал нижнюю губу зубами. Едва стало сил подняться на ноги, и ловец прямо пошёл к начальству виниться, что не спас — дал утопиться родному сыну…

Издали от левого берега можно ещё рассмотреть приближение полосы. Над правым берегом показывается облако пыли, вздымаемое вихрем. Когда полоса влетит на Волгу, пыль несколько минуть стоит ещё в воздухе.

Любопытное зрелище представляет Волга в это время. Через всю ширину свою, широкой лентой, полосой, вздымается она шумными волнами, кипит, брызжет пеной, между тем как в ту и другую сторону от этой волнующейся полосы лежит светлая, голубая гладь спокойной реки. Проходит несколько минут, облако пыли давно уже рассеялось, вихрь пролетел и потерял свою силу в широком раздолье левого берега Волги, и вскипячённая им полоса воды как будто остывает: пропадает пена валов, тише становятся волны, расходятся широкими кругами и постепенно исчезают. Но иногда вслед за полосами разыгрывается на Волге и настоящая буря, вторгаясь из степей, лежащих за высокой стеной правого берега.

И молодцы же выходят из всех этих бед и опасностей. Я имел счастье познакомиться с одним ловцом, спасшим во время страшной бури восемь человек. Этому удальцу уже лет шестьдесят от роду, если не более. Зовут его Макар Семёныч Крюков, по происхождению он мещанин города Камышина. Не боюсь оскорбить скромность почтенного старика, называя его имя, потому что, вероятно, не дойдёт до него мой рассказ.

Подробности этого обстоятельства очень интересны, представляя с одной стороны удаль и самоотвержение русского человека, а с другой… с другой стороны, к сожалению, совершенно иные черты. Но недаром говорит русская пословица: «В семье не без урода!»
Стояло время сырое и холодное. Неожиданно и быстро разыгралась...
Стояло время сырое и холодное. Неожиданно и быстро разыгралась и забушевала буря на Волге, настигла, подхватила и опрокинула лодку, в которой переезжали через Волгу восемь человек пассажиров, при трёх гребцах. Гребцы тотчас же пошли ко дну, пассажиры успели ухватиться за лодку, которая была не мала, и все влезли на дно её. Опрокинулась лодка ближе к правому берегу, следовательно, очень далеко от левого, где был на своём стане Макар Семёныч, и на тот случай один только, с маленьким весельником. По невозможности производить лов, от нечего делать, старик посматривал на бурную, но родную, всегда милую ловцу Волгу. Чёрная, чёрная, ходенем ходила она по воле разгулявшегося ветра. Но, несмотря на дальнее расстояние, несмотря на ветер, дождь и тёмные волны, Макар Семёныч рассмотрел на них какую-то ещё более тёмную точку. «Что бы это такое могло быть?» — думает он.

— Карша не карша, — толкует он со своим гребцом, — разве лодку где оторвало с причалу, так и то ровно не похоже!

Стал напрягать зрение, всматриваться: ровно бы люди копошатся. Вот набежала волна, на минуту пропала чёрная точка, опять явилась и закачалась среди валов; смотрит, как будто опять задвигались около неё и на ней человеческие фигуры.

— Парень, да ведь это, надо быть, лодку опрокинуло, знать, люди на днище-то! — говорит Крюков.
— Полно, дедушка, где тут знать! вишь ты, ровно сумерки пришли… Чай карша какая ни на есть, а либо-что.
— Молчи, парень, люди! Знать, что люди гинут… Не говори, коли не из Сомяного кто ехал, да кувырнуло.

И сел Макар Семёныч в свою лодку и поплыл к едва заметному чёрному пятну, поплыл один, несмотря на все убеждения гребца не идти на смерть.
— Как же ты решился, Макар Семёныч? — невольно спросил я, слушая его рас¬сказ. — Ведь ты мог потонуть.
— Ну что делать то, положился на волю Божью. То подумал: я, мол, старик, пожил на свете, довольно, детки на возрасте, ну потону: всё Господь во что ни на есть поста¬вить, что не дал людям на своих глазах гинуть. А может, Господь и вынесет: у Него, Владыки, всего много, может сподобить и душу человеческую соблюсти…

Тяжело было старику управляться с разъярённой рекой: то подхватит его лодку волна и играет ею и тешится, подбрасывая на своём белом гребне, и вдруг, как мячик, перекидывает к своей соседке; то расступятся волны и лодка летит, как бы в бездну, тёмную, мрачную, страшную: кругом стеною поднимаются волны и кажется, что сойдутся они над головою, как челюсти чудовища, и поглотят смельчака, что дерзнул с ними вступить в борьбу… Но не падает духом старик, не зажимает глаз от страха, не ослабевает рука, и снова вылетает лодка на поверхность воды. Вот она ближе и ближе к цели. Макар Семёныч уже видит несчастных, цепляющихся за дно лодки и истощающих последние свои усилия. И они завидели своего избавителя. Положение их ужасно. Опрокинутая лодка колеблется, то тем, то другим краем опускаясь в воду и увлекая за собою несчастливцев; они скользят, обрываются, снова карабкаются на дно, волна то и дело окатывает их с ног до головы, и силится оторвать от последней защиты, — руки и ноги окоченели от стужи, исцарапаны, избиты, все в крови; промокшие до костей, оцепеневшие, измученные, они с каждой минутой теряют последние силы, с каждой секундой ждут смерти…

Вопли, крики, стоны, молитвы, обещания раздаются навстречу избавителя. Макар Семёныч наконец возле них, но тут-то и предстоит главная задача: как удержаться на одном месте, как пересадить в лодку несчастных? Волна беспрестанно отшибает его, утопающие все вдруг готовы броситься к нему. «Вот что, братцы!» — кричит им Макар Семёныч, кое-как уцепившись за опрокинутую лодку, — коли вы все вдруг полезете ко мне, так и себя перетопите, и меня. Либо полезай по одному, либо брошу всех и уеду.

Перебираясь к каждому порознь, он пересаживал их поочередно, и каждый из них благодарил его, давал обещания и забывал о товарищах, помня только о себе, боясь только собственной смерти, торопил его скорей ехать к берегу. Наконец все были пересажены, лодка огрузла, но никто не был в силах помогать ловцу; опять только надеясь на одного Бога, и ещё с большею опасностью поплыл старик к своему стану — и Бог помог ему: он добрался благополучно.

Оказалось, что между спасёнными были купцы, производившие торговлю солью и вёзшие с собой большие деньги.

— Вот пристали мы к берегу, — рассказывал Макар Семёныч, — привёл я их в шалашишко свой, развёл им теплину. Так тут двое не то чтобы отогреваться, а перво вытащили деньги да принялись сушить, по всему шалашу разложили мокрые бумажки. Таково денег много, таково много, что я и не видывал. Нечего греха таить, согрешил, подумал, глядя на них, что не оставят, мол, и меня, старика, от эдаких денег за мою послугу, — хоть, мол, сотню-другую да дадут. И думаю себе: «Ну, мол, сподобил Господь и душу соблюсти, может, и на деток что заработал».

Вот они пообогрелись маненько и деньги пообсохли: начали они их собирать да укладывать в бумажники. Я стою, смотрю, да помалчиваю. Вот один перебирал, перебирал руками деньги то, вынул бумажку в десять целковых, да и дал мне: «На, говорит, тебе, старик, покорно благодарю. Это, говорит, господа, я за себя ему жертвую; что, мол, вы, чем вам угодно поблагодарить?» Те позамялись. Тот говорит: «Мы, говорит, после тебя, старика, не забудем»; другой говорит: «Мы к губернатору по-едем за тебя просить, чтобы тебя к медали представил», а один ни с того ни с сего, так и взъелся на меня: «Что ты, говорит, обобрать что ли, нас хочешь, побор, что ли, с нас сделаешь? Эдак добрые дела не делаются!»....
«Волга Фото» Новости Фотографии / Фотографии / Лов красной рыбы в Саратовской губерни
Саратов Сегодня - новости и журнал
волга
Здоровье в Саратове и Энгельсе
Сайт «Волга Фото» Энгельс и Саратов
«Волга Фото Сайт» 2007-2013
VolgaFoto.RU 2007-2013
Документ от 29/03/2024 09:38